В 1820-е – 1830-е гг. XIX в. усадьба «Горки» принадлежала генералу Александру Александровичу Писареву, который построил в ней усадебный дом и парк, вложил в нее немало сил и средств. Генерал был боевой офицер, участник Войны 1812 г. и Иностранных походов, вышедший в отставку в 1823 г. в чине генерал-лейтенанта. После этого он сделал успешную гражданскую карьеру: в 1825 – 1830 гг. занимал должность попечителя Московского университета. Деятельность Александра Александровича на ниве образования создала ему имидж человека безусловного «консервативного и реакционного» – такую характеристику мы найдем практически в любом словаре. Насколько справедливы подобные «ярлыки»? И как боевой офицер, «заслужил» подобное звание?
***
Гражданская карьера А.А. Писарева взаимосвязана с его увлечением литературой. Не случайно известный литератор Николай Дмитриевич Иванчин-Писарев называл Александра Писарева «Амфионом»: «Почтенный Амфион наш: он поет на вершине Парнаса, а громады воздвигаются в Горках»[1].
«Громады» – здания усадебного комплекса, который в перестроенном виде дошел наших дней. Амфион – в греческой мифологии царь Фив, славившийся как музыкант: По преданию его научил пользоваться лирой Гермес, на благозвучное пение Амфиона приходили даже камни и звери. Сопоставление Писарева с Амфионом объясняется тем, что Александр Писарев с юности увлекался словесностью. И хотя его строки его поэтических сочинений, может быть, были далеки от совершенства, однако это не мешало ему активно публиковаться, печатать критические статьи и снискать славу известного сочинителя. В 1804 году вошёл в состав Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. В 1829—1830 годах был председателем общества. Собирал известных литераторов у себя дома.
В 1807 году он написал сочинение «Предметы для художников, избранные из Российской истории, славянского баснословия и из всех русских сочинений в стихах и прозе», за которое спустя два года, в 1809 году, был по предложению Державина избран в члены Российской академии. Выступал с критическими статьями и работами по теории искусства. Вершиной литературной деятельности Писарева стало издание в 1825 г. сборника «Калужские вечера, или Отрывки сочинений и переводов в стихах и прозе военных литераторов». В это издание были включены также стихотворения его собственного авторства.
Кроме того Писарев интересовался историей и фактически выступил одним из первых российских историков Отечественной войны 1812 г., издав в 1817 г. «Военные письма и замечания, наиболее относящиеся к незабвенному 1812 году». И 1823 г. был избран президентом Московского общества любителей истории и древностей Российских.
Другая черта, роднившая Писарева с Амфионом – высокое положение на службе и в обществе. Незадолго до покупки Горок, в 1823 г., Писарев уволился с военной службы в чине генерал-лейтенанта с правом ношения военной формы в отставке. Затем, как уже отмнечалось, он занимал должности попечителя Московского учебного округа (1825 – 1830 гг.), варшавского военного губернатора (1840 – 1845 гг.) и др.
Для читателя начала XXI в. энергичное увлечение генерала литературой кажется некой причудой. У нынешнего человека, представляющего литературу начала XIX в. по Пушкину, Жуковскому и Вяземскому, может сложиться впечатление, что генерал «заходил на чужое поле». Однако – это совсем не так.
Дело в том, что в конце XVIII – начале XIX вв. поэзия считалась одним из вариантов досуга для образованных и достигших положения в обществе людей. Так что с точки зрения современников, увлечение генерала Писарева было абсолютно законно. Напротив, позиция Александра Сергеевича Пушкина, ушедшего со службы в небольших чинах и занявшегося литературой профессионально, была непонятна и даже возмутительна для многих. Хорошо известно, что когда в Одессе 1823-24 гг. Пушкин, осознав, что поэзия является его главным призванием, стал подавать прошение на отставку, он долго не мог ее получить. И когда получил её, то был отправлен в ссылку в свое имение Михайловское под надзор родителей. Таково было решение Александра I, опиравшегося, в том числе, и на сообщения новороссийского генерал-губернатора графа Михаила Воронцова, который не очень высоко ценил талант Пушкина и упрекал поэта в «праздности» - т.е. в пренебрежении к делам службы. При этом, граф Воронцов считался в обществе весьма образованным и просвещенным человеком.
Со времен Петра III дворянин имел формальное право не служить, но это осуждалось обществом. По представлениям, пришедшим в XIX в. из XVIII ст. человек «благородного происхождения» мог заниматься словесностью лишь в свободное от службы время, как и поступал Александр Писарев.
Однако со времен Ломоносова, Сумарокова и молодых лет Гавриила Державина положение литературы в общественном дискурсе кардинально изменилось: во второй половине XVIII в. литература была увлечением узкого круга просвещенных вельмож и дворян. В первой четверти XIX в. проза, поэзия и, особенно, литературная критика становятся полем острых общественных споров. Одним из которых был спор о «языке».
Дело в том, к началу XIX в. произошел окончательный раздел между образованной культурой дворянской и культурой крестьян и мещан (основное городское сословие). В жизни дворян существовало немало понятий, явлений и норм, которым не было определений в русском разговорном языке. Вспомним письмо Татьяны из «Евгения Онегина» – автор отмечает, что Татьяна изначально написала письмо на французском языке – а текст, предложенный читателю, является «авторским переводом»:
«Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изьяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык»
«Она по-русски знала плохо» – не означает, что Татьяна не умела читать и писать по-русски: ведомость или какой-нибудь деловой документ она бы вполне могла прочесть. В доме Лариных также были книги, написанные по-русски, правда качество их было не высоко (вспомним, например, – Татьяна читала сонник).
Другое дело, что выражения для изъяснения в любви она черпала из зарубежных романов – в русской традиционной культуре слов, описывавших это романтическое чувство, было крайне мало. Автор «Евгения Онегина», «переводя письмо Татьяны» фактически создавал этот новый литературный язык.
Спор о языке начала XIX в. стал своеобразной предтечей споров западников и славянофилов. Образовалось два направления: сторонники Н.М. Карамзина выступали за построение новых слов для русского языка с использованием приемов, взятых из французского языка[2], не видели ничего страшного в прямых заимствованиях – они объединились в литературное общество «Арзамас». К нему в молодости принадлежал А.С. Пушкин.
Лидером другого направления был А.С. Шишков, ставший президентом Литературной академии и министром народного просвещения. А.С. Шишков считал, что в поисках слов для определения новых понятий надо обращаться к церковнославянскому языку. И «карамзинисты», и «шишковисты» при всех их разногласиях в конечном счете стремились к одному – к преодолению двуязычия русского культурного сознания начала XIX века. В итоге, реформу русского литературного языка, начатую Н. М. Карамзиным, завершит А. С. Пушкин, учтя некоторые положения теории А. С. Шишкова, борясь против украшенного карамзинского слога за «нагую простоту»[3].
***
Биографы характеризуют литературные вкусы генерала Александра Писарева, как «архаические», а политические взгляды, как «верноподданнические»[4]. Во многом такое впечатление производит дидактический тяжелый слог и хвалебно-патриотический настрой сочинений генерала. Однако, судьба распорядилась так, что генерал Александр Писарев как председатель Общества любителей российской словесности при Московском университете и Общества истории и древностей российских подписал дипломы создателям двух литературных языков: русского – Александру Пушкину и сербского – Вуку Караджичу.
В 1830 г. Общество любителей российской словесности при Московском университете выбрало в свои члены Александра Сергеевича Пушкина. Положение поэта в этот момент было двойственное: с одной стороны, Николай I после восшествия на престол возвратил его из ссылки, с другой стороны, с 1827 г. Пушкин находился под негласным надзором Третьего отделения. Неоднозначность официальной позиции не помешала избрать Пушкина в свои ряды. Член Общества известный издатель Николай Полевой так это описывал в личном письме, адресованном поэту: «Избрание ваше сопровождалось рукоплесканиями и показало, что желание Общества украсить список своих членов вашим именем было согласно с чувствами публики, весьма обширной»[5].
Писарев подписал диплом Пушкину и чуть позже направил ему официальное письмо. Однако вместо радостного и почетного события вышло серьезное недоразумение. Дело в том, что практически одновременно с Александром Пушкиным Общество избрало в свои члены непримиримого противника Пушкина – литератора Фаддея Булгарина.
Среди оппонентов Пушкина Ф. Булгарин выделялся моральной беспринципностью. Он неоднократно менял знамена и политические пристрастия. После разгрома восстания декабристов Булгарин, ранее тяготевший к либеральным кругам, сделался проводником консервативного направления. А в 1829 г. был разоблачен как тайный осведомитель Третьего отделения
Избрание в члены общества вместе с Булгариным для Пушкина было неприемлемо. До конца непонятно, стояла ли за этим какая-либо интрига или это была нелепость. Сам Пушкин, судя по всему, каких-то хитростей и козней за этим не видел. В марте 1830 г. в письме к Полевому он недоуменно спрашивал: «…дайте мне знать, что делать мне с Писаревым, с его обществом и с моим дипломом?».
Пушкин не посетил ни одного из собраний Общества. Однако обращает на себя тот факт, что его реакция поэта могла бы быть гораздо жестче – он мог демонстративно вернуть диплом. Поступить подобным ему советовал Пётр Андре́евич Вяземский. Решение Общества Пушкин расценил как «пощечину», правда, не преднамеренную: «Верю, что Общество, в этом случае, поступило, как Фамусов, не имея намерения оскорбить меня». Таким образом, казалось бы, благое дело – официальное признание Вольным обществом любителей словесности А.С. Пушкина своим действительным членом – в результате непродуманной политики и его руководства Общества обернулось грандиозным и неразрешимым скандалом.
***
Судьба другого диплома, подписанного Александром Писаревым, сложилась иначе. Ныне он хранится в Сербии, в одном из самых важных мемориальных музеев Белграда, музее «Вука и Досителя». Роспись Александра Писарева стоит на дипломе о приеме знаменитого сербского просветителя Вука Стефановича Караджича в Действительные члены Общества истории и древностей российских. Датирован диплом 1827г. Музейная аннотация под экспонатом гласит: «первый иностранный диплом Вука Караджича». Для сербов – это этот документ является первым официальным свидетельством международного признания создателя современного письменного сербского языка. Разберемся, как появилась эта подпись на данном документе.
Рис. 1. Музей Вука и Досителя. Белград.
Вук Караджич – сербский лингвист, которого считают автором и «отцом-основателем» современного сербского письменного языка. Проблема языка стояла для сербов в это время крайне остро. Издревле литературным сербским языком являлся церковнославянский язык в его сербском изводе. В XVIII в. с расширением контактов с Россией получает распространение церковнославянский язык в его русифицированном варианте – им пользовалось духовенство и некоторые писатели классицисты. Большинство литераторов использовало так называемый славяносербский язык, который являлся неустоявшимся сербско-русским-церковнославянским речевым смешением с большим колебанием между текстами разных авторов .
Сложность заключалась в том, что все варианты церковно-славянского литературного языка значительно отличались от разговорного народного языка и был не понятен для абсолютного большинства населения.
Проблема языка была особенно актуальна, поскольку сербы, также как и остальные южные славяне в то время, не имели собственной государственности. В середине XV в. Сербия была завоёвана турками и на протяжении последующих 350 лет сербские земли находились под властью Османской империи. Северные районы с конца XVII в. входили в состав Австрийской Империи. В итоге, сербы и хорваты стали проживать на территории двух империй, их устный язык оставался единым, хотя его наречия отличались. Единый литературный язык требовался в качестве стержня для объединения и для пропаганды идей национального возрождения и борьбы за независимость от турецкого владычества, которая особенно активизировалась в начале XIX в. и вылилась в сербские восстания в 1804-1813 гг. и 1815 г.
В этих условиях идея о необходимости разработать литературный язык близкий к народному возникла еще в конце XVIII в. Претворил в жизнь ее филолог самоучка Вук Караджич (1787 – 1864 гг.). Имя Вук означает «волк», так его назвали родители, чтобы отпугнуть злых духов. Азы грамотности постигал у родственника, единственного грамотного человека в сельской округе, где родился Вук. Систематического образования Вук Караджич получить не смог: пытался учиться в монастыре, немного проучился недавно открытой Высшей Белградской школе и ряде других мест. Пользовался покровительством известного словенского лингвиста Ернея Копитара, который в 1808 г. опубликовал первую словенскую грамматику призванную унифицировать все диалекты в один литературный язык.
Рис. 2. Вук Караджич.
В 1814-1818 гг. уже Вук, в свою очередь, издает первую сербскую грамматику и словарь. Он создал сербский литературный язык на базе герцеговинского диалекта, основываясь на сравнении и сопоставлении сербских говоров. Его принцип в грамматике звучал так: «пиши, как говоришь, а читай, как написано» существенно упростил овладение грамотой для малограмотного населения. Сербский алфавит он основывал на кириллическом письме, несколько его изменив, с тем, чтобы каждому звуку соответствовала буква.
Рис. 3. Вук Караджич.
В 1818 г. Вук Караджич отправился в Санкт Петербург, в надежде получить финансовую поддержку, как участник антитурецкого движения и заключить договор с Библейским обществом на перевод Нового Завета на сербский язык . Приезд Караджича вызвал огромный интерес. В этот период в России также велись активные споры о том, каким должен быть литературный язык: можно ли активно использовать иностранные заимствования или необходимо двигаться в русле национальной традиции; происходили пушкинские изменения, формировался язык науки и т.д.
Также не стоит забывать, что культурная жизнь этого времени определялась влиянием эпохи романтизма, с ее идеалистическими представлениями о чистоте народного духа и о народном творчестве как об образце художественности. В этом ракурсе народный язык и фольклор воспринимался как один из возможных источников литературного языка. Таким образом, интерес к творчеству Караджича в России был вполне закономерен.
Его принял президент Академии А.С. Шишков, меценат Н.П. Румянцев, Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский. Поддерживал А.И. Тургенев. Румянцев направил Караджича к А.Ф. Малиновскому, начальнику Архива коллегии иностранных дел и активному члену Общества истории и древностей российских при Московском университете . Румянцев также дал рекомендацию к известным архивистам и историкам К.Ф. Калайловичу и П.М. Строеву.
Калайдович показал Караджичу древнесербскую рукопись «Шестоднева» в списке 1263 г. Вук Караджич сумел выявить привнесенные переписчиком сербские речевые особенности, это открытие свидетельствовало и в пользу теорий как Караджича, так и Калайдовича.
Калайдович доказывал, что церковнославянский язык, «книжный, мертвый, совершенно отличается от нынешнего русского, сербского, булгарского». Для этого он использовал сопоставление евангельской притчи на церковнославянском, русском, сербском и болгарском языках, причем сербский и болгарский тексты были заимствованы из книги Вука Караджича и достоверно воспроизведены с сохранением оригинальной графики.
Рис. 4 К.Ф. Калайлович
Эта публикация Калайдовича тут же была использована противниками Вука Караджича. Дело в том, что еще у себя на родине реформатор языка столкнулся с серьезной критикой. Оппоненты считали, что отход от славяно-сербского языка свидетельствует об отходе от православных традиций. Это обвинение было крайне серьезным, учитывая высокую роль церкви в объединении сербов в условиях отсутствия государства.
В России же у Караджича нашелся прямой конкурент – отставной харьковский профессор физики А. Стойкович, серб по происхождению, который тоже подготовил перевод Нового Завета. Свой перевод он выполнил на малопонятном для большинства сербов славено-сербском языке (в XVIII в. его редко использовали некоторые церковные авторы). Стойкович посчитал перевод Караджича «низким и площадным» и написал своеобразный донос в Общество истории и древностей российских (далее – ОИДР – Е.Н).
В письме от 18 марта 1826 г. на имя председателя Стойкович «сигнализировал», что приведенный Калайдовичем перевод в Сербии не одобряется духовенством, смотрящим на введение новых букв Вуком, как на род ереси. И хотя Стойкович, по его словам, не считал это ересью, но был уверен, что это приближает сербский народ к образу писания сербов, принявших католичество .
Письмо Стойковича читалось на заседании ОИДР в мае 1826 г. и даже было опубликовано. Кроме того, еще до публикации письма, в 1824 г. против преобразований Вука выступал влиятельный критик Н.И. Греч на страницах «Сына Отечества». Тем не менее, менее 28 апреля 1827 г. Вук Караджич «по предложению председателя» был избран в Действительные члены ОИДР .
Председателем общества в то время был генерал-майор Александр Александрович Писарев. В 1825 – 1830 гг. А.А. Писарев был попечителем Московского образовательного округа. В этом качестве он имел репутацию человека достаточно консервативного, тем не менее, в неоднозначной ситуации с выдвижением Вука Караджича диплом он подписал и тем самым поддержал реформатора. Исследователь вопроса В.П.Гудков считал, что роль Писарева была достаточна формальной и за выдвижением Караджича могли стоять патриарх славистики И. Добровский и археограф М.К. Бобровский . Однако, судя по тому, что диплом был подписан вскоре после обсуждения письма Стойковича, никакого явного сопротивления кандидатуре Караджича со стороны Писарева не было.
Рис. 5. А.А. Писарев
Безусловно, даже, несмотря на свое увлечение литературой и словесностью, отдавший армии большую часть жизни генерал-майор А.А. Писарев вряд ли досконально разбирался в деталях филологической дискуссии. Понятно, что поддержка Караджича многими активными членами ОИДР играла главную роль[6], но была одна черта в творчестве Вука Караджича, которая вполне могла импонировать генералу. Хорошо известен искренний интерес Писарева к истории, благодаря особому вниманию к прошлому владельца усадьбы Горки в парке сохранились славянские курганы. При организации парка Писарев проложил его центральную аллею, что она не затронула древние и курганы и они стали органичной частью парка – что было вполне в духе эпохи романтизма. Кроме того, сам Писарев в молодости писал о необходимости изучения национальных истоков. В этом контексте, Вук Карджич как собиратель фольклора южных славян, привлекший международное влияние к их традициям и истории, вполне мог снискать расположение А.А. Писарева.
Время все поставило на свои места, грамматика Вука Караджича постепенно обретала все больше и больше признания и стала основой для сербохорватского языка XIX в.
***
Основную «славу консерватора» Александр Александрович Писарев получил на посту попечителя Московского учебного округа и Московского университета. Исполнял эту должность в 1825 – 1830 гг. (1января 1825 г. - 30 декабря 1829)[7]. В энциклопедических статьях и справках нередко можно встретить следующую характеристику его деятельности: «возбудил недовольство профессуры введением в университете элементов военной дисциплины, обязательной формы ("мундирный попечитель")»[8].
В этом контексте введение мундиров для преподавателей и студентов, как правило, воспринимается своеобразной квинтэссенцией Писаревских «военных правил». На самом деле, реальная ситуация была сложнее.
Для начала, скажем несколько слов о том, почему вообще отставной военный был направлен руководить Московским университетом? Последнее десятилетие правления Александра I ознаменовалось разочарованием государя в реформаторский курс, мистицизмом, резким усилением цензуры и разгромами Казанского и Санкт-Петербургского университетов, учиненного попечителями Магнитским и Руничем. В этом плане Московскому университету повезло – усмирять студенческую вольницу был направлен Александр Писарев. Так получалось, что А. Писарев оказался самым образованным высокопоставленным военным, кроме того имел хорошие отношения с министром А.С. Шишковым. Военный человек должен был «навести порядок», однако ничем подобным он в реальности не занялся. Ему нравились встречи с преподавателями, светские приемы в честь вступления в новую должность и т.п. А политическая атмосфера накалалась. И тут возникла тема «мундира»…
В XVIII – XIX вв. мундир был неотъемлемым атрибутом как воинской, так и гражданской службы. В Московском университете, образованном в 1755 г., мундир имел особый смысл. Дело в том, что Университет был всесословной организацией: крестьян там почти не было, а вот выходцы из духовной среды, солдатские дети и другие разночинцы сидели на одной скамье с дворянами. Студенческий мундир был одним из средств преодолеть их социо-культурную разобщенность и создать единую корпорацию студенчества. Более того, со временем студенты получили право носить шпагу. Ношение мундира в своем роде уравнивало детей незнатных сословий с дворянами. Ношение формы и шпаги студентом сближало его с госслужащим и офицером. Но в начале XIX в. под влиянием эпохи романтизма привлекательность ношения мундира уменьшается. Молодым интеллектуалам этого времени больше импонировал образ свободолюбивого философа, предпочитавшего носить сюртук. Также надо учитывать, что студенты, обучавшиеся за свои деньги, и профессора должны были шить мундиры сами, а это было не дешево. В итоге, к моменту назначения Писарева попечителем Московского университета форменную одежду в нем носили только обучающиеся за казенный счет.
Вопрос о ношении униформы был поднят в сентябре 1825 г. министром народного просвещения А.С. Шишковым, считавшим, что введение студенческих мундиров облегчит присмотр за воспитанниками и придаст учебным заведениям «вид порядка и благоустройства» – под этой нейтральной формулировкой подразумевалось усиление контроля за бытовой и интеллектуальной жизнью студенчества. Мундир, с точки зрения власть предержащих, рассматривался как средство приведения к дисциплине. Идея посетила Шишкова в сентябре, а после смерти Александра I и бурных дней Декабристского восстания для Шишкова и Писарева она стала еще актуальней, т.к. их покровитель А.А. Аракчеев был отправлен Николаем I в отставку и их положение становилось шатко – им требовалось предъявить явные признаки «наведения порядка» среди студентов.
В августе 1826 г. Шишков во время пребывания в Москве на коронации предписал Писареву ввести форменную одежду для студентов и воспитанников учебных заведений Москвы. В итоге, для студентов Московского университета был установлен синий однобортный мундир с пуговицами красной меди; воротник и обшлага полагались по-прежнему малиновые, с двумя узкими золотыми галунными петлицами на воротнике.
В новом контексте эта реформа была воспринята студентами как нечто ненужное, ограничивающее их свободы и обременяющее их скромный бюджет. Николай Иванович Пирогов вспоминал, об этом так: «Сестры ухитрились смастерить мне из старого фрака какую-то мундирную куртку с красным воротником и светлыми пуговицами, но неопределенного цвета, и я, пользуясь позволением тогдашнего доброго времени, оставался на лекциях в шинели и выставлял напоказ только верхнюю, обмундированную, часть тела».
Реализация нововведения иногда приводила к столкновениям Писарева учащимися. Подобный случай описывал Н.И. Пирогов: Писарев «встретил Жемчужникова, в странном для него костюме: студенческий не застегнутый мундир, какие-то уже вовсе не мундирные панталоны и с круглою шляпою в руках. – «Это что значит? – произнес Фагот (прозвище Писарева, данное студентами за командный голос) самым резким и пронзительным голосом, нарушившим тишину аудитории и внимание слушателей, прикованное к химическому опыту , – Таких надо удалять из университета», – продолжал таким же голосом Фагот. Жемчужников встал, сделал шаг вперед и, поднимая свою круглую шляпу, как бы с целью надеть ее себе тотчас же на голову, прехладнокровно сказал: «Да я не дорожу вашим университетом», – поклонился и вышел вон. Фагот не ожидал такой для него небывалой выходки подчиненного лица и как-то смолк».
Второе, чем «прославился» А.А. Писарев – «воинские правила», введенные в Университете. Причины здесь тоже кроются в сложной обстановке коронации. В августе 1826 г., вскоре после коронации, Николай I занялся проверкой состояния Московских казенных учреждений. Как писал в своих воспоминаниях старший письмоводитель Университета Михаил Прохорович Третьяков, Александр Писарев понимал, что государь в любой момент может заглянуть и в Университет. Попечитель сначала постарался заставить дежурить профессоров, чтобы они могли встретить Николая I, но они не очень хотели участвовать в административных ухищрениях. Писареву пришлось самому оставаться на службе до четырех часов, что раньше ему было не свойственно.
План сработал: действительно, когда царь внезапно посетил Университет, Писарев встретил его «нечаянно». Впрочем, Николая I это не обмануло, он тут же спросил попечителя: «Вы меня ждали? – Нет, ваше величество, – отвечал Писарев. – Я нахожусь здесь по делам службы». При осмотре столовой комиссия обнаружила спящего сторожа – находчивый Писарев, указывая на сторожа, произнес: «Вот верное доказательство того, что мы вас не ждали».
После столовой высочайший гость посетил общежитие. Как отмечает Третьяков, очень повезло, что, осматривая комнаты, Николай откинул простыню именно на той кровати, где лежал «изрядный тюфяк» (на хорошие матрасы в остальных студенческих номерах денег не было). Однако, по-видимому, и этот «тюфяк» не произвел удовлетворительного впечатления: сразу же после его осмотра Николай I в раздраженном тоне распорядился послать одного из университетских служащих перенимать опыт у Петербургских военных заведений.
Как мы видим, совсем не Александр Александрович Писарев был инициатором введения прославивших его мундиров и военных правил. Впрочем, униформа была не единственным камнем преткновения между ним и университетским сообществом, однако это требует отдельного рассмотрения. А сейчас остановимся еще на одном эпизоде, случившимся сразу же после визита императора в Университет.
Одной проверкой неприятности Университета не закончились. Дело в том, что на имя государя поступали жалобы на студентов, например на то, что студенты "неприлично" себя ведут: купаются в Москва реке. Но серьезная гроза разразилась в ночь на 28 июля, когда в три часа ночи ректором Университета был разбужен студент Александр Полежаев. Полежаева привели к Писареву. Осмотрев, все ли пуговицы на его мундире студента, он без всякого объяснения пригласил Полежаева в свою карету и увез его к министру народного просвещения. Министр Шишков, в свою очередь отвез его напрямую к государю. Ни министр, ни Писарев не знали, почему им приказано привести безвестного студента и представить его пред монаршие очи. Они не знали, что Николаю I поступил объемный донос на "моральное" состояние Университета. В качестве доказательства в доносе фигурировали отрывки из поэмы «Сашка», принадлежавшей некоему юному сочинителю Полежаеву.
Никакой особой политики в поэме не было. Поэма представляла из себя едкую пародию на "Евгения Онегина" и содержала нелестные характеристики Университета, студентов и преподавателей и состояния образования в целом. Может быть в иное время сочинение Полежаева было бы расценено как "шалость" и закончилось бы пустяками. но после декабристских событий в поэме видели опасность. Итак, среди ночи Полежаева позвали в кабинет царя. " Государь бросил на взошедшего испытующий и злой взгляд, в руке у него была тетрадь. - Ты ли, спросил он, - сочинил эти стихи? - Я, отвечал Полежаев. - Вот, - продолжал государь, - вот образчик университетского воспитания, я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух, - прибавил он, обращаясь снова к Полежаеву. Волнение Полежаева было так сильно, что он не мог читать. Взгляд Николая неподвижно остановился на нем. Я знаю этот взгляд и ни одного не знаю страшнее, безнадежнее этого серо-бесцветного, холодного, оловянного взгляда. - Я не могу, - сказал Полежаев. - Читай! закричал высочайший фельдфебель. Этот крик воротил силу Полежаеву, он развернул тетрадь" – так эмоционально описывал эту сцену Герцен, слышавший о ней от Полежаева. В итоге Александру Полежаеву пришлось читать свое сочинение, в некоторых местах он пытался смягчить написанное – но тем сильнее злил императора, который уже прекрасно изучил поэму.
Спас Полежаева отзыв его университетского начальства. Николай спросил: "какого он поведения? – Превосходнейшего поведения, ваше величество," – считается, что это был ответ Шишкова, но некоторые исследователи предполагают, что отвечать пришлось именно Писареву как непосредственному начальнику студента.
" – Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно, для примера другим. Хочешь в военную службу? Полежаев молчал. - Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь? Я должен повиноваться, - отвечал Полежаев. Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: "От тебя зависит твоя судьба; если я забуду, ты можешь мне писать", - поцеловал его в лоб" – Полежаев утверждал Герцену, что Николай действительно его поцеловал.
А.С. Шишков и А.А. Писарев пережили бурю и усидели на своих местах, а жизнь Александра Полежаева оказалась сломанной. Он был определен в унтер-офицеры, а потом и в рядовые за попытки избегнуть службы, писать ходатайства об увольнении, долго содержался под арестом за дерзости фельдфебелю. В этот тяжелый армейский период жизни он действительно станет видным поэтом, писавшем на острую социальную и политическую тематику.
В окружении С. Шишкова и А.А. Писарева полагали, что донос на Университет – это происки их политических противников, сторонников предыдущего министра народного просвещения. Однако на самом деле его автором был жандармский полковника И.П. Бибиков, тщательно выискивавший крамолу среди студентов и литераторов Москвы.
Много позже так случится, что, выйдя в отставку, И.П. Бибиков познакомится с Полежаевым лично и даже подружится с ним. Он попросит дочь написать портрет Полежаева и будет ходатайствовать о нем перед Николаем I – но будет поздно: содеянного исправить не удастся и унтер-офицер Александр Полежаев умрет от болезней в возрасте 33-х лет.
***
Итак, был ли А.А. Писарев «консерватором» – я считаю такую постановку вопроса не совсем корректной. О ряде исторических деятелей мы можем четко сказать об их политической позиции, как например, об А.С. Шишкове, авторе «чугунного» цензурного устава, который был отменен Николаем I из-за чрезмерной консервативности, даже по мнению царя. Но достаточно часто «ярлыки» искажают исторические феномены.
Александр Писарев, конечно, сочинял тяжеловесные военно-патриотические сочинения и повышал голос на студентов (очевидно не понимая, как от них добиться подчинения и дисциплины) – но свои наиболее «реакционные» постановления в Московском университете принимал скорее с испугу перед новым императором, а не из убежденной «консервативности». Выдача дипломов Пушкину и Караджичу (даже несмотря на то, что он, очевидно, не был инициатором в этих процессах) вводит его в контекст истории появления новых литературных языков. Данные наблюдения заставляют взглянуть на фигуру литератора-генерала сложнее.
Александр Александрович Писарев родился в 1780 г. в Петербурге в семье состоятельного и европейски образованного дворянина. Получив основательное домашнее воспитание, он затем обучался в Сухопутном кадетском корпусе, который закончил в 1796 г. Начало его литературной деятельности относится к 1802 году. Захваченный либеральными настроениями того времени, он написал несколько сатир и басен, но в скором времени полностью переключился на военно-патриотические оды и гимны, которые более соответствовали его общественным убеждениям и литературным вкусам, сформировавшимся в конце XVIII в.
В конце XVIII в. увлечение литературой и науками было приличным досугом успешно служившего образованного дворянина. Литература XVIII в. была классицистическая, слагавшая оды достойным деяниям современников. Осмелюсь предположить, что в своей творческой биографии Писарев будет ориентироваться на идеалы, заложенные в молодости. А вот окружающая его социо-культурная реальность изменилась: литература и просвещение все больше стали профессионализироваться и теперь они являлись ареной борьбы идей.
И в этих новых условиях «просвещенному» генералу было довольно сложно ориентироваться. О чем свидетельствует неудачный казус с Пушкиным, неумение взаимодействовать с университетским сообществом. Направить военного исправлять дела в гражданской сфере – это было вполне обыденное решение для XVIII столетия, однако в начале второй четверти XIX в. оно породило неоднозначные коллизии, создавшие Александру Александровичу Писареву «консервативную репутацию.
[1] А.А. Писарев купил усадьбу у своей тещи в 1824 г.
[2] Например, Н.М. Карамзиным по образцу французских были изобретены такие как слова «интересный», «влияние», «занимательный», «трогательный», «усовершенствовать» См.: Михайлова Н.И. Василий Львович Пушкин. М., 2012
[3] Там же.
[4] Орлов П. А. А.А. Писарев биографическая справка. // А.А. Писарев. Стихотворения.
[5] Николай Полевой. Избранные произведения и письма Л., 1986 С. 18
[6] Также могла сыграть поддержка министра народного просвещения и президента Академии А.С. Шишкова. Шишков поддерживал Караджича, однако внутри России запретил полное издание библии, переведенной на современный русский язык, опасаясь ее неподконтрольного священнослужителям трактования.
[7] Формулярный список за 1846 год. (Дела 3 стола, I отделения Инспекторского департамента Военного Министерства, связка 1507, д. № 485.) // http://www.runivers.ru/doc/patriotic_war/participants/detail.php?ID=436267
[8] Шаханов А. Попечители Московского Учебного округа (1803-1917). // http://mj.rusk.ru/show.php?idar=801116
Новые данные по вопросу авторства проекта усадебного комплекса в государственном историческом музее-заповеднике «Горки Ленинские».
